…Гладить гарфилда по блестящей рыжей шёрстке – одно удовольствие. Он довольно мурчит, подставляет тебе животик и другие чувствительные местечки, играет с тобой, но ровно до тех пор, пока ты ему интересна. А потом выясняется, что у гарфилда – очень острые коготки, и он не смущаясь может оцарапать тебе руки. Действительно, а чего смущаться, ведь все свои. И вот идёшь ты обрабатывать ранки йодом, шампанским и задушевными разговорами с подругами, а гарфилд сворачивается клубком и засыпает. Скорее всего, он даже и не понял, что только что причинил сильную боль и убил очередную частичку света внутри тебя. Спит гарфилд и видит сон: море синее, яхту белую, небо звёздное, счастье безграничное. А на утро оказывается, что не было ничего, а счастья тем более. Стоит гарфилд в душе и думает: « А когда ж оно заглядывало на огонёк-то в последний раз, счастье это несчастное? И вообще, что такое счастье?». И нет ответов на эти вопросы, нет, хоть с огнём ищи, хоть с лупой. Потерялось счастье, осталось где-то далеко- далеко, в солнечном утре, когда мамины руки были особенно мягкими, книжка – невероятно интересной, а школу можно было прогулять и пойти послушать старенького органиста. Где же ты, это утро? Где этот мальчик с синими глазами, который точно знал, что счастье – да вот же оно! А теперь по утрам серо, и не выспался, и спина болит так, что не разогнуться… И до чего же гарфилду вдруг становится себя жалко! Не так всё должно быть, ну совсем не так! Едет гарфилд в новый день, пропуская ранних прохожих, лихо перестраиваясь из левого в правый, и жалеет себя. Ему кажется, что он старый, раз не может найти своё счастье. Не в том же оно, что ночью хорошенькая девочка сделала ему минет, и не в том, что он только что козла какого-то подрезал, и уж точно не в том, что вот-вот придётся нацепить на себя маску бодрого дебила. И вот если бы в этот момент кто-то сказал гарфилду, что вся эта тоска утренняя от жалости к себе, он, не задумываясь, переехал бы этого человека своей новенькой машиной. Кто? Он? Себя жалеет? Да как ты, сука, смеешь! Я же сильный, я же ого-го! Я ещё всем вам покажу!!! По вечерам гарфилды сбиваются в стаи. Стая гарфилдов в самом модном заведении города… О, на это стоит посмотреть! Тут тебе и дым кальянный, и пиво рекой, и водочка с чайком, и пляски до упаду. Девочки за соседними столиками, все из себя на гламуре, сразу животики втягивают, губки подкрашивают и смеются самым неестественным образом. Ну что же, зайки, давайте, а вдруг повезёт, и возьмёт вас прекрасный принц с собой в переливающуюся неоновыми огнями ночь. Вы же тоже счастье своё ищете, так что смелей! Только вот не нужны вы гарфилдам. Всё это уже было, сто тысяч раз было, и личики хорошенькие давно уже в одно слились, и от блеска вашего в глазах рябит, и разговаривать с вами не о чем. Вы помните, вы всё, конечно, помните… Да не помните вы ничего, дууурыыы!!! Если и научился гарфилд чему за свои 30 лет, так это читать по таким личикам, как по книге, а книг-то он много прочитал. Только ведь всё равно увезёт он какую-нибудь кралю домой, а проводив её на следующий день, плюхнет в кресло, и тупо уставится в одну точку. Ну где же ты счастье, ау, я уже не могу больше!!! Кажется, мелькало оно, шептало что-то ласково, обдавало чувственным, почти неуловимым запахом, и даже любило. И он вроде бы любил. Только он ошибся, опять ошибся, не уберёг, не наступил своей жалостливой песне на горло. И замыкается круг. Снова утро, и серость, и одни уроды на дороге (кто ж вас, пидорасов, за руль только пустил!), и ощущение, что небо на землю упало и раздавило всей своей тяжестью, и тошнотворная жалость к самому себе внутри плещется и прожигает огромные дыры в когда-то прекрасной душе. И чтобы никто об этих дырах не догадался, гарфилд вновь и вновь погружается в водоворот праздников, которые сам себе создаёт, и которые сам же и ненавидит. Эх, гори-гори, ясно, чтобы не погасло!!! Только вот ведь сгорит. Сгорит и ничего не останется. Ни тебя, ни чувств, ни воспоминаний о маленьком мальчике с синими глазами, который старательно выводит в прописи: «Миру – мир»…